За историю существования человеческой цивилизации по территории Крыма постоянно бродили какие-то завоеватели. То ли это были отдельные грабители, то ли – многочисленные орды или армии. Ясно, что при такой милитаризации, в Крыму осталось бесчисленное множество топонимов, так или иначе связанных с войнами и набегами: Танковое, Резервное, Генеральское, Партизанское, Красноармейское…. Из топонимов видно, что сами крымчане агрессорами не были, а воевали лишь по необходимости: Оборонное, Кастель, то есть – Крепость, Харакс – “Огороженное место”, по сути, та же крепость. Загадка возникновения многих топонимов, возможно, не будет ещё долго разгадана. До сего дня Вам никто твёрдо и однозначно не скажет, как возникло само название полуострова, почему самый известный город Крыма назван Ялта, и многое другое. Есть версии, гипотезы, которые таковыми и остаются. А может, следует пристальнее вглядеться в военные события старины глубокой, внимательнее взглянуть на местность, на которой располагается то или иное поселение. И тогда многое прояснится.
На западе Крыма есть небольшой город, далеко от Крыма известный своими чудодейственными лечебными грязями. Носит он странно-“поэтическое” имя Саки, и окружён местностью, поэтичность которой подстать названию городка. Голые солончаки со скудной растительностью заставляют усомниться, да этот ли Крым арабы называли Аль Крым, т.е. “цветущий, плодородный”? Весь Крым сложен из известковых осадочных пород, которые, как и положено мелу, имеют радикально белый цвет. В окрестностях Сак из почвы не только постоянно выступает на поверхность соль, но и известняк здесь радикально жёлтого цвета.
По-всякому объясняют люди Сакский феномен, не поймите меня правильно, но дело было так:
в стародавние времена вторглись в Крым армии завоевателей. Собрались целой, как теперь говорят, коалицией и попёрли. Были это турки в красных фесках, французы в модных мундирах, да англичане с лондонским снобизмом. А так как ни одна из этих стран границ с Крымом не имеет, вторгаться им пришлось морем на кораблях.
И вот, дождавшись благодатного “бархатного сезона”, решили захватчики ступить на крымскую землю. Русская армия, а именно она охраняла Крым, как в те времена было принято у русской армии, неприятеля совсем не ждала. Стояла она в Севастополе да под Бахчисараем, там стоять сподручней. Выбрали враги для высадки поудобней место под городом Евпатория. Уж больно там берег для десанта хорош: и лошадям сойти, и солдатикам попрыгать, и пушки скатить. И было той армии 62 тысячи человек, да лошадей немерено. Обрадовались супостаты, что некому помешать их злому умыслу, ведь нет на берегу русской армии. Ан нет – не истощима героями земля крымская. Только маршал Сент-Арно собрался со своего корабля в баркас перебраться, как подошла к борту флагмана русская лодка, с русской же командой, во главе с военным комендантом Евпатории, носящим русскую же фамилию Бродский. Маленькая пушчонка героически топорщилась на корме лодки.
– Эй, на судне! – громко закричал военный комендант, – кто у вас здесь главный?!
– Я, – по-французски, но скромно ответил маршал Сент-Арно.
– Ага, парле ву франсе, значит, – обрадовался комендант.
А военные в те давние времена, надо сказать, и другими языками, кроме командно-матерного, владели.
– Тогда слушайте сюда. Я понимаю, что со своей слабосильной командой и единственной пушкой, мне не сдержать такую армаду, и всё равно вы высадитесь, но,- комендант порылся в портфеле и достал бумагу с государевой печатью,- есть Указ Государь Императора Российской Империи, чтобы команды судов, прибывших из стран иноземных, пускать на берег только после семидневного карантина и осмотра врачом каждого вновь прибывшего. За врачом я уже отправил в Воронеж, ибо именно там он сейчас гостит у родителей своей невесты. Не смейте беспокоиться, в срок воротится!
От подобных речей маршал лишился дара речи. Когда же этот дар, отличающий людей от животных, к нему вернулся, то даже на соседних кораблях был слышен крик маршала. Кричал он всё так же по-французски, но, в особо важных местах, проскакивал и русский нецензурный слог: ведь Александр I незадолго до этого водил солдат русских до городу Парижу. Видно тогда-то и получил маршал французский уроки русского языка. А кричал маршал примерно следующее:
– Одурели вы, туземцы эдакие, со своим императором эдаким, а мы, если указы эдакие выполнять станем, заразимся от вас дурью эдакой, что Европа вся на Азию похожа будет! Да за эдакие – разэдакие семь дней мы весь Крым пройдём, да войну победно закончим! И на указ ваш государев я, миль пардон, плевать хотел!
Слова русские крепкие цензор уже при печатании заменил на форму более мягкую.
Видит комендант, что и взаправду плюнет на указ маршал иноземный – хоть и Европа, а плеваться и они обучены. Может даже от тех самых русских солдат. Но указ Государя – закон для верноподданных, и выполнен должон быть точно и в срок. Теперь пришло время кричать военному коменданту, что он и сделал, забравшись на палубу флагманского корабля супостатов. Майор твёрдо помнил свой служебный долг и Государев приказ, перед которыми меркли любые доводы разума.
– Без карантина я вам высадиться не дозволю, а если таки ослушаетесь, то я буду… жаловаться!
От этой майоровой упертости французского маршала заклинило на единственном слове “плевать”, оказывается у французов – это самое сильное ругательство. Через некоторое время из-за частокола единственного слова вылетела целая фраза:
– … a la guerre comme a la guerre! – мол, война всё спишет!
От этой фразы в майоре неожиданно и для него самого долг главы семейства воспарил над долгом служебным.
Пал Бродский на колени перед маршалом и заголосил:
– Помилосердствуйте, Ваше благородие или как Вас там, двадцать четыре года – верой и правдой!.. Деток трое несовершеннолетних!.. Жена – немощная и сестра её – дева старая!.. И на мне всё это, нет больше у них кормильца и защитника!.. А как не выполню указа царёва, отдадут меня под суд и выгонят со службы без пенсиона и содержания, на заслуги и медали не посмотрят!.. Деткам малым одна дорога – с сумой по миру, а нас с женой и сестрой ейной даже в богодельню не примут!.. Не погубите, Ваше благородие или как Вас там!..
То ли ветер с берега дул, то ли климатические условия сказались, но суровый и жестокий маршал, кровью заливший восстание туземцев в Африке, вдруг призадумался. Легко, видимо, из штабной палатки мановением руки слать на смерть сотни и тысячи абстрактных солдат, а как вот конкретного ребёнка голодом заморить – задача не из лёгких даже для душегуба. Долго думал маршал, но додумался, гад, как и десант высадить, и детей не обездолить.
– Знаю я,- говорит коменданту, – страну вашу чиновничью, где бумага казённая всего главней. Вот и получи от меня бумагу важную.
С этими словами протянул маршал коменданту грамоту с печатью гербовой и подписью с завитушками. А в бумаге той сказано, что вся армия вражеская вместе с лошадьми прошла положенный карантин. Но ускоренный. С бумагой той и отправился осчастливленный комендант восвояси. Вот какой вес бумага с печатью тогда имела!
И длились переговоры шесть часов.
А что же в это время армия супостатская?
А армия была полностью к высадке готова. В те времена начало и конец войны обязательно парадами отмечались. А парад – это театрализованное представление войск. Видимо, отсюда и родился в боевых сводках термин: “театр военных действий”. Все шестьдесят две тысячи да с лошадьми в торжественном строю замерли на палубах кораблей в ожидании схода на берег. На трёх языках прозвучала команда “Смирно!”, взметнулись боевые знамёна, и военные оркестры заиграли военные марши. Самый главный из командиров вражеских – маршал Сент-Арно собрался первым сойти на берег и оттуда принимать парад войск. Подали к борту баркас маршальский. Только маршал Сент-Арно собрался со своего корабля на баркас перебраться, как подошла к борту флагмана русская лодка, с русской же командой во главе с военным комендантом Евпатории, носящим русскую же фамилию Бродский. Маленькая пушчонка героически топорщилась на корме лодки.
– Эй, на судне! – громко закричал военный комендант…
А дальше Вы уже знаете: … и длились переговоры шесть часов.
Но вернёмся к армии супостатовской. Хоть и была она сплошь сухопутная, но на кораблях даже солдат, когда они в плавании, положено по-морскому кормить. А на обед и ужин выдавали матросам, а значит, и солдатам по две пинты портера – пиво такое. Перед самой высадкой войска плотно накормили, а чтобы боевой дух совсем до небес поднять, выдали тройную дневную норму того самого портера.
Стоят войска в парадном строю по команде “смирно!”, ждут, что вот-вот они на берег сойдут. Оркестры марши играют, знамёна боевые развеваются… А переговоры затягиваются. Строй – святое место. И в строю, особо по команде “смирно!” запрещается: разговаривать, выходить из строя, спать, принимать пищу и оправлять естественные надобности, испражняться то есть.
Переговоры идут, войска стоят, знамёна развеваются, а оркестры военные марши наяривают. И некому дать команду “вольно!” – маршал думает! Стоят войска, в ожидании парада построенные, и чувствуют, что последний парад наступает: шесть пинт портера наружу просятся, и чем дальше, тем настойчивей. Хрестоматийный спартанский мальчик, укравший лисёнка и стойко вытерпевший его укусы, давно бы уж обмочился, но военные люди – люди особого сорта! Стоят, терпят… Говорят, некоторым нижним чинам давлением внутренним головы поотрывало к чертям, но в архивах полевых хирургов таких сведений обнаружить не удалось. Может, и врут всё.
Пока переговоры маршала с русским комендантом шли, суда вражеские тоже на месте не стояли. Под лёгким северным ветерком дрейфовала армада, понятно, к югу. Ведь капитаны кораблей, в ожидании скорой высадки войск, якорей не бросали. А потом команду дать стало некому: разговаривать в строю нельзя, а маршал – думает!
К концу переговоров сдрейфовало все суда вражеские к цветущему прибрежному посёлку, южнее Евпатории. Консенсус между маршалом и комендантом был достигнут, хотя для большинства, стоящих в строю, он больше походил не “конвульсиус”. Слова словами, но армия, наконец, под увядший гром оркестров, и под обвисшими знамёнами сошла на берег. Шаг вояк был непарадно суетливый…
И вот тут-то на берегу и была дана долгожданная команда: “Вольно! Оправиться!”. И в тот же миг вся шестидесятидвухтысячная армия и боевые кони, а боевые кони тоже знают, что запрещается делать в строю, оправились!
Последний день Помпеи померк перед происшедшим: рукотворный, нет, другим органом деланный, цунами за пять минут (а именно столько времени выходят шесть пинт портера после шестичасового ожидания) смыл цветущий посёлок с лица полуострова. Шум истекающей жидкости и единый вздох райского облегчения донёсся аж до Перекопа. Слава Богу, жители прибрежного посёлка, умеющие плавать с младенчества, сумели спастись.
Много бед и разрушений принесла война на крымскую землю. Весь город-крепость Севастополь лежал в руинах. А когда война схлынула с берегов Крыма, начали жители восстанавливать разорённые хозяйства. Вернулись на свои земли и жители новоявленной Помпеи. Дивились они переменам ландшафта, но деревеньку отстроили. Дома поставили, церковь, трактир, а при въезде укрепили табличку с названием деревни. Но на этом злоключения деревеньки не кончились. Ехидные жители окрестных деревень тихонечко под покровом ночи табличку ту сдирали, а на её место вешали другую с надписью “Саки” Каких только мер не предпринимали жители, каких только обид не претерпели – всё напрасно: злая табличка вновь и вновь появлялась на окраине деревни. В борьбе этой да заботах бытовых не заметили жители, как название это и на карту Крыма перекочевало. Писали Государю императору челобитную о переименовании, да в заботах государственных не до обиженного посёлка царю-батюшке было. А как пошла по Совдепии волна переименования городов и посёлков, вновь челобитную слали. Теперь уже к Народным комиссарам. Фантазия у народных комиссаров дальше названия собственными именами городов не шла, и предложить жителям, что-либо приятное на слух, они так и не смогли. Солегорск и Солекамск, говорят, у нас уже есть, а не хотите – Саки, можем вас в Мочегорск переименовать!
– Нет,- отвечали просители, – Саки как-то уж привычней.
На том топонимические изыски и закончились…
Есть в Крыму курорт с чудодейственными грязями. Приезжайте! Лечат там грязями и водой минеральной, талассотерапия называется. Добывают воду ту с километровой глубины и льют в бутылки. На бутылках надписи: крупно – “Крымская”, а ниже чуть мельче – “Саки”.
А камень-ракушечник там – радикально жёлтого цвета…